Стас Домбровский – поэт и прозаик, актер, сценарист. Многие одесситы могли видеть Стаса на улицах центра города в образе живой скульптуры — воина «Небесной Сотни». Также он является создателем и творческим руководителем театра студии «Ежик в тумане» — для «зависимых, созависимых и их семей». Жизнь Стаса Домбровского – пример того, как достигнув дна, можно оттолкнуться и стать примером для окружающих. Поэт долгое время страдал от наркотической зависимости, более 10 лет провел в местах лишения свободы. Сегодня он счастливый муж, отец – живет, творит и создает себя нового.
С чего начиналась история Стаса Домбровского?
У меня родители театралы, отец – художник-бутафор, а мать художник-костюмер. Мое детство – одесская киностудия, где мама проходила практику ассистентом режиссера, церкви, которые реставрировал отец, декорации, запах театра, закулисье…
Есть ли воспоминания, которые вы бы хотели положить в основу сценария, литературного произведения?
Они настолько фрейдовские, что вызовут когнитивный диссонанс у читателей.
Ваши история жизни — невероятная. Она насыщена разными событиями, некоторые из которых неприятные, но разрешились оптимистично. Расскажите об этих событиях.
Самые неприятные моменты – это встреча с собой настоящим. Это первое воровство: у друга из дома украл железный рубль, который понравился. Как-то мы с мамой пришли в гости к одному парню и мне очень понравился его маленький железный танк. Я устроил дикую истерику, пока мне его не подарили. Мне его отдали просто, чтобы я уже убрался из этого дома. Такие встречи с собой из детства, они, наверное, самые неприятные. Еще один из неприятных моментов, который я помню, это как я 10 рублей украл дома, а потом спрятал здесь на Зоопарковой у тети. Какая-то совершенно нелепая штука и нелепые 10 рублей, я не мог их потратить, я еще даже в школу не ходил, лет пять мне было. И соседки нашли и отдали, а потом каждые деньги, которые пропадали или же не пропадали, я за них получал, как-то так…Неприятные такие моменты, но все же это встреча с самим собой. Это вырванные последние деньги у матери, которые она прятала, когда отправляла меня в реабилитационный центр лечиться от наркотической зависимости, а я последний раз хотел уколоться. Это передачи в тюрьму. Вот такие какие-то вещи. Опять же повторюсь – встречи с самим собой, с тем, что я есть, а не кто. Тюрьмы, мои 17 лет, когда я узнал, что ВИЧ-инфицирован, когда друзья умирали, когда перестали за руку здороваться, потому что 96-й год и ты «спидозный». В тюрьме, когда я понял, что не соответствую «высокому» понятию бродяга и блатной. Когда я понял, что я всего лишь жалкий неудачник… Вот, встречи с людьми, которые звонят, несмотря на то, что ты сбрасываешь (в это время звонит телефон — Ред.). А они продолжают звонить, потому что они идиоты. Опять же, даже то, что я в себе не принимаю, я сам звоню до последнего, пока меня не пошлют. И больше всего в толпе людей меня будет раздражать тот человек, который много говорит, потому что я сам люблю говорить. Поэтому – в первую очередь, в пятый раз уже повторю, это встречи с самим собой.
Этот «сам» кто?
Да весь этот гребаный мир, на самом деле. Я – его отражение. Все то, что я в себе не принимаю в виде подлости, предательства, цинизма, агрессии, гадости, вони или омерзения. То чувство, которое я не умею проживать.
Мы же все родом из детства. И в какой-то мере это начинается оттуда, когда отец курит и говорит: «не кури!». А родители – боги. А раз Бог мне врет, значит — я в чем-то виноват, он меня не любит. Это все накапливается и со временем нежелание принимать в себе минусы, нежелание их видеть, перерождается в желание себя убить. Будь то наркотики, секс…Так и получается из простого здорового человека — человек зависимый. И болезнь – хроническая, неизлечимая и смертельная.
Почему вам понадобился этот «допинг» или это было желание убить себя, о котором вы говорили?
Дело же не в том, что именно является допингом. Для меня наркотиком моего выбора стал опиум. Сейчас творчество. У кого-то преступление, экстрим, т.е. у каждого он свой. Возможно, есть люди, у которых вообще нет подобного допинга, или есть, но как у меня сейчас – колюсь творчеством. Кто-то точно также колется Иисусом Христом, в случае с религиозной зависимостью. Это дело и выбор каждого. Просто есть зависимости, которые как бы (!) удобоваримы и социально приемлемы, а есть те, которые нет. Выбор каждого человека. Черт возьми, все мы смертны, по большому счету. Я выбрал не лучший способ. Сегодня я два года и семь месяцев, как чистый, трезвый и пытаюсь вести честный образ жизни, насколько это возможно.
Можете рассказать, как вы познакомились со своей женой, если это не слишком личное.
Я счастливый отец и муж. И это очень личное, Оля просит не говорить, но я познакомился с ней в группе анонимных наркоманов. Она была с парнем, а я был с поломанной ногой и с девушкой. А потом через год я увидел ее там же, в той же группе, после срывов многочисленных и на полном дне. И наша история мною описана. Довольно таки своеобразная история двух зависимых людей. Но Оля, она для меня… У меня не было никогда даже таких знакомых женщин, как моя жена.
Это то, что называется настоящая любовь?
Я не знаю, что есть настоящая любовь, но я учусь любить. Мы абсолютно здоровы, у нас абсолютно здоровый ребенок, это так, при чем — второй ребенок. Первый наш ребенок, несмотря на то, что я не участвовал в его создании, но именно я родной его отец. Девять лет девочке.
Несмотря на то, что в вашей жизни были разные этапы взлетов и падений, это все привело к счастливому результату.
Да, на данный момент результат очень крутой. Я, вместо того, чтобы колоться где-то на «Поскоте» (поселок Котовского – Ред.), даю интервью.
Расскажите о резонансном случае в Приморском райотделе полиции, который произошел с вами…
История до банального проста. Я зашел в закусочную и встретил двух людей из своей прошлой жизни – прямо глазами встретились. Они стояли передо мной, я пропустил их, потому что как-то сразу понимаешь, что возможен конфликт. Они были в состоянии измененного сознания, увидел, причем, именно мой наркотик выбора – зрачок упавший. Один из них спросил меня «кто я по жизни» – обратил внимание на татуировки. Я молчал, ничего не отвечал, но он сказал мне: «че, боишься меня, поэтому не говоришь со мной?». Я ответил, что боюсь, и вот тут я был не прав, потому что я все-таки зацепил его, где-то не совладал с собой. Сказал, что у меня, как у настоящего мужчины, чувство страха выражается эрекцией. Я это сказал более грубо и предложил показать. А мне предложили выйти на улицу. Я вышел. Это тоже была моя ошибка. И там один из них достал пистолет, стал им угрожать, а я достал единственное свое оружие – это телефон, и стал его снимать. Я не увидел, какой это пистолет, действительно испугался, убрал телефон и постарался каким-то образом обезвредить, когда понял, что он быстрее дотянется до пистолета, нежели я. Я ушел, зашел в закусочную, вызвал полицию и вернулся к ним обратно. Они уже убежали, полиция приехала очень быстро. Это был не тот наряд, который я вызвал, а который приехал по другому вызову. Полиция их задержала сразу возле машины, где они ели «Мак». Я все это снимал на камеру, после чего мы приехали в Приморский райотдел, где им сразу же отдали пистолет и там же отпустили.
Была мотивировка, почему так полиция поступила?
Да не было никакой мотивировки. Все свелось именно к самому страшному, к чему это могло привести. В силу того, что наша полиция сейчас не вполне еще наработала тот опыт, чтобы справляться с криминогенной обстановкой, а наша страна попала в криминогенный вакуум. В связи с политической ситуацией в стране, поскольку мы пытаемся родить что-то новое и еще живет старое очень так неплохо, в связи с абсолютно глупейшим и абсурдным «законом Савченко», который выпустил очень много асоциального элемента, социально опасного элемента – сюда, в массы…Поэтому мы имеем то, что мы имеем. Поэтому к такой мелкой ситуации не отнеслись должным образом серьезно – «всего лишь» упоротые наркоманы, «всего лишь» с пневматическим пистолетом. Маленький, «нерусский», причем не из нашей страны, его просто отпустили в туалет и он ушел. С него даже не брали деньги или какую-то взятку. Их было двое — одного даже не привезли с собой, сразу не забрали – совершенно упоротого оставили втыкать. Это непонимание того, что из этих мелочей складывается наша жизнь. С одной стороны, хочется оправдать ребят, которые работают в милиции, потому что мой новый образ жизни все-таки учит меня не просто искать что-то хорошее, а вообще не делить на хорошее и плохое, на добро и зло. Есть так, как есть и с этим нужно что-то делать и первая ответственность – это моя. Я в этой ситуации разбирал свои минусы. В этой ситуации я повелся на провокацию, и я был спровоцирован, и я вышел. Это моя ответственность в следующий раз поступить по-другому.
Вы все же вызвали полицию, возможно, это вера в то, что правоохранительная система работает?
Знаете, я, как человек публичный, все-таки не буду отрицать того, что я примерно предполагал, что из этого выльется и как мне нужно поступить на самом деле, чтобы поднять себе подписчиков и социальный статус. Я это прекрасно понимал. Мне кажется, нужно быть имбецилом, чтобы этого не понимать — что это именно та ситуация, за счет которой можно самоутвердиться. Честно.
Но вы подняли очень важную проблему. За счет своей популярности, общество смогло предположить, а сколько еще непопулярных ситуаций, аналогичных Вашей, которые не всплыли на поверхность.
Да, согласен. Спасибо социальным сетям, спасибо Алексу Харди (фотокорреспондент – Ред.), спасибо Косте Шпилевому (советник главы областной полиции – Ред.). Есть еще многие люди, которые, если бы меня не поддержали, не было бы ни звонков, ни упора на эту ситуацию. Спасибо даже тому же начальнику Приморского райотдела, из всего нужно извлекать что-то хорошее. Мы с Дмитрием Юрьевичем договорились о лекциях для социально опасных людей, которые я могу проводить, и фильм показать «Пятая терапия», который мы сняли. Я извлек из этого максимальную пользу. Мало того, что я познакомился с этим людьми. Да, это очень приятно, когда звонит генерал, тем более такому человеку, как я. У меня семь судимостей, 11 с половиной лет я провел в тюрьме, 20 лет прокололся, т.е. у меня заниженная самооценка. Поэтому мне было очень приятно: звонит генерал, извиняется, в этом конечно есть свой кайф.
Но что дальше… Дальше я бы хотел, чтобы из этого был прок. Я бы хотел с трудными детьми поделиться опытом. Я вырос на улице — две «малолетки». Было бы неплохо, если бы мне дали возможность с этими ребятами пообщаться не с позиции «с погонами», а с позиции такого же, как они сами, который изменил жизнь. Это бы мне очень помогло. Я это выпросил – мне пообещали, что это будет. Поэтому, в принципе, если бы этой ситуации не было, ее бы стоило придумать. Мне так кажется…
Что вы хотите этим детям сказать?
Если быть очень честным и вообще делать это правильно, то я хотел бы их услышать больше. Я бы хотел это сделать для себя. Они бы мне больше помогли, чем я им. Я бы с ними поделился опытом, о том, как было у меня и как есть. И в чем прикол и кайф сегодняшней трезвой жизни, как это хорошо, потому что да, мне лучше стало, но легче нет, но тем не менее… Мне не становится хуже и вокруг меня не страдают люди, мои родные и я перестал себя обманывать.
А чему самому главному хотите научить дочь?
Я бы хотел сказать очень простую фразу: Алиса, как только ты увидишь, как твой папа хочет тебя чему-то научить, дай ему по е..лу.
Правильно ли я понимаю, что ваше назначение говорить, писать, творить, превращать личное во что-то общественное?
Я бы очень хотел знать свое предназначение. Если бы я его знал, мне было бы намного проще оправдывать какие-то свои низменные поступки. Я боюсь очень людей, которые четко знают свою миссию и несут ее. Это самые страшные люди, как для меня. Я их ужасно боюсь. Мне это сейчас помогает. Я же не пишу специально. Я ленивый и не хочу работать. И тут оказалось, что все то, что я из себя выписываю, как в группе анонимных наркоманов люди выговариваются, так я выписываю из себя то говно, с которым очень трудно жить. Когда во мне много говна, я выписываю говно, когда во мне много хорошего – я выписываю что-то хорошее. Я учусь проживать свои чувства. Чувства – это энергия. Если воспринимать человека, как маленький заводик по производству энергии, то, в случае с зависимостью, это те люди, у которых много этой энергии. И если они любят не костры и песни, то они любители «кострищ и песеннищ». Как-то так – перфекционисты. Поэтому, для меня важно, когда у меня избыток этих чувств, когда мне хочется или обнять весь мир или с точностью до наоборот, его уничтожить — мне помогает творчество. Я выписываюсь, выговариваюсь, вырисовываюсь, что реже, и каким-то образом это стало нравиться людям. Потому что, наверное, честность сработала. Потому что писать я до сих пор не умею правильно, орфографически — я полный кретин по большому счету. Но, тем не менее, честность каким-то образом работает и это именно то, что нравится людям. Но именно та честность, которая граничит с душевным эксгибиционизмом. Вот именно это почему-то. И вот, в следствии этого, сейчас выйдет моя книга, мы отсняли фильм. Работает!
Совершенно недавно наша самая красивая в театре девочка и любимая мною сказала одну такую простую вещь, что любовь — это возможность быть честным. И вот это, наверное, то, чему бы я хотел научиться. Искренне. Научиться любить. И если для этого надо быть абсолютно, предельно честным, то я стараюсь. А все остальное лишь продукт, бонусы. От меня мало что зависит. Есть некая высшая сила, я не знаю что это. Для кого-то это старый ботинок. Для кого-то некое понятие бога. Нечто более могущественное, чем я сам. Для меня – это группа анонимных наркоманов, куда я прихожу, и где сидят ребята точно такие же, как я. У кого-то один день трезвости, у кого-то 20 или 30 лет трезвости, есть разные люди. Мы сидим все вместе и без обратной связи выговариваемся, просто выносим это. Я не представляю сообщество анонимных наркоманов, никто из нас не представляет, мы не ведем связей с общественностью, вообще никаких, но есть такая группа и это работает. И мне это сообщество очень помогает.
Группа – это именно то средство, которое помогло вам уйти от зависимости…
Да, я много пробовал и закрывался. Это были монастыри, это были тюрьмы, религиозные центры, НЛП, книги, я менял одну зависимость на другую, искал выход очень долго. Пока я не понял, что выход – это я сам. И для меня очень подошла та свобода, которая присутствует в «анонимных». Свобода действия и свобода волеизъявления: как я пришел туда, так я могу и уйти. Всегда могу туда вернуться, в каком бы я ни был состоянии. Вне зависимости от того, какой я сексуальной ориентации, богат ли я или беден, это сообщество всегда примет меня, я уже его член. Есть только один вопрос для сообщества, для членства в нем: создала ли зависимость проблемы в твоей жизни, готов ли я что-то с этим делать. Да, создала, да готов. Все. Этого хватает и для меня это кайф. Боже, дай мне разум и покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу и мудрость отличить одно от другого.
Это удивительно…
Да, это удивительные вещи и они рядом с нами. И для того, чтобы попасть в это чудо, мне нужно было выйти из своей зоны комфорта. Я очень упорно создавал себе зону комфорта и все то, что я делал, было лишь созданием зоны комфорта, а в конце концов я оказался в одиночной камере в тюрьме. И когда пришло время, когда я специально создавал какие-то конфликты или нападал на представителей правоохранительных органов уже в закрытой системе только лишь для того, чтобы меня года на пол закрыли одного, я понял, что, наверное, я сошел с ума. И делаю одни и те же поступки, ожидая разных результатов, всегда. Но делаю одно и то же. Из 11 с половиной лет, я около пять лет провел в камере один на один с собой и книгами. И меня это не спасло, хотя это было очень комфортно, мне было там очень круто и я до сих пор о некоторых вещах вспоминаю с благодарностью. У меня был опиум и книги, у меня был канабис, я его обожал, и крыса Маша. Мне было прекрасно. Периодически мне давали еду, я мог заниматься и был наедине с самим собой. Но это почему-то не сработало. Мне становилось только хуже. При всей иллюзорности закрытой комнаты. Потому что все-таки человек же волшебник, ему хочется совершать чудеса. И вот каким-то образом я сейчас перевоплотился из злого колдуна. И я не один такой, таких тысячи и всегда найдется кто-то лучше меня. Простой человек, просто в силу обстоятельств, мне было дано. Да и каждому дано… Каждому что-то свое.
Эта обнаженная честность, о которой вы говорили, невозможна без «свободы слова». Чем для вас является эта свобода, которая гарантируется нашим государством, международным правом…
Государство… Страшно… Государство, деньги, границы – ад кромешный. Не может быть свободы слова в государстве. Если есть государство, то нет свободы. Государство – это всего лишь маленькая копия тюрьмы. Это мое очень угрюмое и узкое мнение не профессионала, а профана в этом деле. Я не политик, но в моем случае это так. До той поры, пока существует человек, которому я не могу сказать правду (некий кумир), до той поры я и не честен.
Знаете, у меня был пример. Я когда-то написал искреннюю правду о том, как мы изнасиловали в детстве мальчика с синдромом Дауна, нам было по 10 лет. И один из моих друзей написал, что хочет отрезать мне голову, потому что у него сын аутист. После этого я понял, что и свобода слова имеет свои границы. Есть многие вещи, которые я могу выписать из себя, но думай — что делаешь. И всегда думай — что говоришь. Свобода – это не вседозволенность. Это не значит, что я могу на каждом углу говорить о том, что я считаю нужным или нет. Свобода – это выставлять себе ограничения, где и в каком обществе я могу говорить те или иные вещи. Вот что есть свобода. В нашем государстве на данном этапе невозможно выставить себе границы. Потому что они уже выставлены. Выставлены патриотизмом, неким навязанным… Совершенно сумасшедшие вещи. Лев Рубинштейн очень красиво по этому поводу сказал — что есть патриотизм: когда мужик из волости, гордится хатой своего барина. Я очень часто говорю то, что нужно и что хотят от меня услышать. И меня этому учит социум: говорить то, что от меня хотят услышать, а не то, что я на самом деле думаю. Этому учит школа, институт и пока есть такого рода шизофрения, я не думаю, что какая-либо свобода слова, кроме как в узком ее понимании, присутствует. Потому что, опять же, повторюсь, свобода – это выставлять себе границы, а этому нужно учиться, это высшее знание – выставлять себе рамки.
Чем вы сейчас живете? Опишите один день из своей жизни…
Я просыпаюсь, варю кофе жене, готовлю еду, набираю себе ванну – я очень люблю набрать совершенно горячий, остолбенело горячий кипяток и отмачиваться там. И люблю это делать и утром, и вечером. Привожу себя в порядок, потом пишу «шаг». Я работаю по «шагам» — пишу шаг анонимных наркоманов. Это не только разговоры в группе, но и работа со «спонсором». Институт спонсорства – это человек, у которого больший срок трезвости, который делится с тобой опытом в любой момент. Мне трудно – я ему звоню. Есть такой прекрасный друг, он из России, и он мой спонсор. Я пишу, сейчас я на четвертом шаге, это «Мы бесстрашно и глубоко исследовали себя с точки зрения нравственности». Я прописываю свои обиды из детства. Сперва я прописал всех людей, кого я помнил с детства, всех, каждого, кого я запомнил, а сейчас я прописываю обиды. Я утром и вечером прописываю как минимум одну обиду. Я записываю, и раз в неделю сдаю это своему спонсору для прочтения или читаю вслух ему по скайпу. Так это работает.
Я пишу один рассказ или стихотворение, потом я одеваюсь и выхожу. Я выхожу всегда раньше на час, чтобы прогуляться по городу, посидеть на лавочке, написать стихотворение. Для меня это очень важно — выписаться. Сегодня я очень матерное стихотворение написал, увидев нищую старуху, отождествил ее со страной, в которой я живу.
Потом я иду на работу, в зависимости от того, что мне нужно. И там мы создаем мероприятия. Сейчас – это интервью, в три часа мы идем с Алисой в магазин, потом у меня встреча по театру – одна, вторая и третья, потом я хочу Марку Гордиенко книги отнести и подарить. Он очень любит пиратов, я ему выбрал две книги – ему и его сыну, про пиратов. Сдал анализы, буду готовиться, чтобы вылечить свой гепатит С. Как-то так… Вечером я прихожу домой и однозначный моцион – это я купаю Алису. Меня заставляют это делать, потому что периодически мне ничего делать не хочется. Несмотря на то, что я очень любящий отец, моя любовь начинается там, где я беру ее в руки и заканчивается самоутверждением, как у настоящего зависимого, если быть честным. Обожаю свою дочь за то, что она есть и очень страшно мне, когда она плачет. А плачет она редко. Меня это устраивает. А еще она очень похожа на меня. Опять же, я готовлю еду, кормлю семью, вечером покупаю что-то в магазине, какого-то мамонта я должен принести домой и все — работаю над собой. Читаю, опять же пишу шаг еще один, одну обиду. Очень серо все на самом деле.
Я бы так не сказала. Вы описали один день, события из которого у многих длятся месяц. Много творческих событий.
Творческих – да. Чем сантехник отличается от художника? Если он получает кайф от того, что он чинит трубы, то он ничем не отличается от того, кто получает кайф, когда пишет картины. Они не лучше и не хуже друг друга. Для меня творчество – это всего лишь способ избежать … Я думал, у меня была иллюзия, что если я буду актером или поэтом, мне будет легче. Но я ошибался. Это очень трудно. Это тяжелый труд.
Для такой работы ведь вдохновение нужно?
Да, иногда вдохновения не бывает, а творить надо. Иногда бывает и через себя, и не всегда есть желание писать. Вам, журналисту, это же понятно. Что-то конкретное написать надо, а к этому не лежит. Но надо, это моя работа. И когда творчество идет на поток, мастер перестает быть художником, он становится ремесленником. И очень часто приходится идти сознательно на то, что да, я — ремесленник. Вне зависимости от того, что я делаю, или чиню трубы — или пишу стихи. Это ремесло. Я его выбрал, чтобы не работать и не быть ремесленником, но я им стал благодаря тому, что поставил это на поток. В последнее время у меня конфликт с самим собой по поводу того, что очень мало идет продукта от души. В основном мне приходится подстраиваться под заказы людей. Я, дети, квартира — надо платить. Но и это тоже часть жизни, а что делать? Это мой выбор, я его сделал, другого я не умею. Я пробовал: от строить дома до убирать и работать мерчандайзером и риэлтором – кем только не пробовал себя. Карманник из меня тоже плохой, поэтому приходится писать стихи.
Это правда, что иногда текст внутри писателя перегнивает. Когда от момента зарождения этого текста и до момента, когда появляется возможность его написать проходит время, то сам текст умирает. Да, это бывает, у меня буквально есть пример, могу им поделиться. Я задался целью написать о такой форме зависимости — я ее назвал зависимость экскурсовода-экспедитора по жизни другого человека. Для образа я выбрал Михаила Булгакова, потому что это мой любимейший писатель, это человек, жизнь которого, возможно, если бы у меня был такой выбор, я хотел бы прожить. А героем моего произведения будет тот самый экскурсовод, который все знает о Михаиле Афанасьевиче – досконально, даже цвет его носок в тот или иной день. И вот он приходит домой и видит, что у него ничего своего, кроме его тела голого, нет. Все: от кремовых штор до пианино – это все списано с Михаила Афанасьевича. Нет ничего своего. Это такая упоротость и зависимость от идола, проживания чужой жизни, которую я бы хотел описать в своем произведении, не употребляя нецензурной лексики — классически.
И вот, если бы я сразу сел, возможно, из этого бы что-то получилось. Но я подошел к этому академически: как правильно писать, построение сценария, построение правильного плана – я начал именно работать. И текст во мне загнил. А сейчас, когда я уже готов писать, мне писать нечего и мне очень страшно. Я не знаю, откуда еще взять вдохновение заново, все-таки цель есть, и я ее хочу достигнуть. Но на данном этапе я не верю в это произведение, не верю в его чувства, потому что оно стало каким-то уж слишком классическим, хотя его еще и нет. Вот такое бывает, да, это так, перегнивает. Перегнивает запал, чувства, желание, рвение…
Надо писать, не надо думать, как это будет и кто на это посмотрит. Нужно вообще абстрагироваться, полностью: просто делать. Потом это можно исправить, подвести под какой-то канон. Если встал член писать, если есть эта энергетика, надо писать не останавливаясь, не задумываясь и уж точно выключая мозг. Мозг – это, наверное, самое страшное, что есть у человека, серьезно.
Вы сталкиваетесь с коррупцией?
Я в ней живу. Самое страшное, что единственная коррупция, которая меня пугает – это та коррупция, которая есть во мне. К которой я уже настолько привык, что она даже чувств не вызывает, как будто это нормально, по накатанной. Если я иду куда-то, чтобы в очереди не стоять, или чтобы быстрее прошло, я готов покупать людей и готов покупать себе льготы. Это только моя ответственность. До какой степени это покупается? Это работает до сих пор, даже я сам понимаю, что это не есть хорошо по своему каким-то моральному пониманию, но по своему внутреннему убеждению, мне так удобно – переплатить, доплатить, решить в обход – так построен мозг, чтобы обходить острые углы и экономить время, нервы. Иллюзия самообмана, ведь в правовом обществе это не работает. Это есть хитрость. Хотя хитря, я поступаю глупо, потому что дурю самого себя. До этого нужно дорасти. Я не могу говорить об обществе, но я могу говорить о себе. Коррупция – это я, мое желание всегда, везде найти легкий путь, не пойдя по сложному. Нежелание думать, чувствовать, а желание перепрыгнуть, обдурить, быть первым в обход. Я в детстве так делал. Знаете, как я в детстве делал? Мне когда кубик Рубика попадался, я наклеечки переклеивал. Мне было лень его вертеть и думать, я просто переклеивал наклейки или разбирал его и собирал как надо. В конце концов, я лишился бы самого важного – умения логически мыслить. А мне это сейчас очень нужно, поскольку мне нужно кормить семью.
Когда я поступаю хитро, я всего лишь глупый хитрец. А то, чего я достигаю, я обесцениваю. Есть реабилитационные центры, в которые можно попасть бесплатно, в них очень маленький процент выздоровления, потому что человек не платит, не несет ответственности за свое счастье жить чисто и трезво. Поэтому такие люди очень часто срываются. За все нужно нести ответственность. И, иногда, это ответственность быть таким, как все – не ниже, не выше. Возможно, если бы человек мог сразу нести ответственность за свои проступки, если бы меня в детстве не выкупали, а я сразу бы понес тогда заслуженное наказание, возможно, потом я бы много раз задумывался, прежде чем что-либо сделать.
У нас как все устроено? Мы очень много жалеем людей. Меня мама очень долго жалела, а это еще хуже, чем наркотик, меня это убивало. Как только со мной поступили с жесткой любовью – плюнули, выгнав на улицу, я еще как-то задумался – я достиг своего дна. Жалость не позволяет людям достигнуть своего дна, им не от чего оттолкнуться.
Поэтому непрофессионалы на работе, и.т.д. – на этом все строится, на жалости. И в конце концов мы имеет такую вот огромную семью, в которой все прощается – как на работе, так и дома – замкнутый треугольник Карпмана: жертва, преследователь и спасатель. Если проанализировать поступки каждого человека, устроить тест, зависимый этот человек или нет, то у нас 90% его не пройдут. У нас общество зависимое. У нас 99% людей зависимые от химических веществ и это входит в норму. «5 канал», который самый патриотичный, пропагандирует и рекламирует водку, которая называется «Воздух». От алкогольной абстиненции умирают, от наркотической – нет. Я считаю, что самый страшный наркотик – это алкоголь, а у нас он продается на каждом углу. О чем тут можно говорить? В тех странах, к которым мы стремимся, алкоголь – яд и он есть только в определенных местах. Там есть культура. И алкоголь, и сигареты — это самое дорогое, что там есть. Если хочешь убивать себя, то плати за это большие бабки, кури в строго определенном месте. Культура самоубийства у нас отсутствует. У нас каждый может позволить себя убить и это прививается. Прививается, как нормальная, обыденная, социально приемлемая наркота. Таких вещей очень много – на каждом углу реклама продажи «спайсов», наркотиков, «фена», MDMA (экстази – Ред.). На каждом углу граффити. А в каждом продуктовом магазине стоит алкоголь. Ребенок до сих пор может, не достигнув 15-16 лет, купить себе сигареты. Это «нормально». И простое оправдание того же продавца: у меня же дети, мне надо кормить семью.
А что делать? Как выйти из этого круга?
Заняться собой.
А что делать с теми, которые еще не дошли до понимания, что это они – корень проблемы?
Не жалеть. Позволить достигнуть своего дна, в моем случае это сработало. Да, многие, возможно, умрут. Это их выбор. Это выбор каждого человека – умереть или жить дальше. Смерть бывает и духовная. Сколько людей ходят в живых телах с мертвыми душами. И они не всегда среди тех, кто пьет и ссыт под себя на улице. Их очень много среди тех людей, которые издают законы. Возьмите простой пример: в вакуумной яме, в которой мы оказались, принять «закон Савченко». Надуманным именем героя, в то время, когда у нас криминогенный вакуум, выпустить социально опасных людей. Это даже не глупость. Это настолько преступная шизофрения, что это можно сделать только специально. Обострение, может быть для того, чтобы люди забыли — что они есть на самом деле. Знаете, чтобы остановить демонстрацию, надо отключить канализацию. Весь кал потечет наружу. Дух борьбы, он же гордый — он задохнется в этом говне. А когда нас начнут на каждом углу бить гопники, которые только освободились, мы забудем о том, как мы хотели жить, в какую Европу мы хотели. Потому что у нас через одного будет человек, у которого нет ни морали, ни нравственности и они ему не нужны. Таких людей очень много уже среди нас. Но если их еще можно переловить, то есть люди и похуже. Те социально опасные, которые полжизни провели в «крытых» тюрьмах. Вот это меня более всего пугает. Я не устану повторять: солдат, настоящий, это тот, который приходит домой, а вместо его дома – воронка, в которой погибли жена, дети, родители. И он понимает, что у него нет ничего. Этот человек будет всю жизнь мстить. И лишь только благодаря этой мести, он будет жить долго. Потому что его нельзя не купить, не переубедить, его можно только убить. Так вот люди, которые полжизни провели в тюрьме, их дом – это тюрьма. Сейчас, получив 15 лет и отсидев уже 7,5 лет, они выходят на свободу. Этих людей лишают дома, их обычной среды. А все, что они умеют, лучшее, на что способны – это манипулировать другими людьми. Я таких видел, это человек, который может другого довести до самоубийства за 2-3 часа, не касаясь его рукой. Кукловоды. Это те люди, с которыми в зонах справиться не могут, их там садят в одиночку. Люди с головой – «домом советов». И вот их сейчас выпускают. В тот момент, когда у нас полиция не может поймать какого-то наркомана с пневматическим пистолетом и отпускает. Это тщательная, целенаправленно спланированная акция.
А что же наша власть?
Что самое страшное… Если до этого во власти сидели просто «какие-то»… У них хоть какая-то цель была, то сейчас пришли к власти люди, которые вообще не понимают что они там делают. Это не их место вообще. Выбрали казака Гаврилюка – он патриот, человек, которым можно только гордиться, но ему не место там, где должны сидеть люди с двумя-тремя образованиями. Это не те люди, которые могут позволить взять на себя ответственность за жизнь другого человека. Даже среди криминалитета, если ты смотришь за чем-то, если ты решаешь чужие судьбы, единственная твоя переаттестация – это твои поступки. Единственная твоя ошибка – и у тебя нет головы. Человек знает, что он несет ответственность за свои поступки своей жизнью, моментально, сразу же. И тогда он будет совершенно иначе поступать. У нас к власти пришли люди, которые не несут никакой ответственности за свои поступки. Они могут ходить с вилами по Верховной Раде, они могут долбиться в душу, могут заниматься профессиональным боксом, не вязать трех слов, эти люди могут продать эту страну много раз и опять прийти к власти расплетя косу, это могут быть люди, которые никогда не жили в Украине, а сейчас увидели, что здесь можно заработать и они сюда вернулись и начали навязывать, так называемые, «кембриджские» или еще какие-то ценности. У нас все во власть прорвались, кроме тех, кому там действительно место. А те, кому там действительно место, ушли на войну. Потому что это настоящие люди и они понимают, что нечего п…еть, надо идти воевать и защищать свою страну. У меня одна надежда, что эти люди скоро вернуться и здесь начнется. Да, здесь будет много крови, мне очень страшно, но я желаю этой крови. Вот что страшно. Я вижу, что по-другому никак. Господь жги. Опять же, это такое, наболевшее…Хотелось бы, чтобы все было хорошо, спокойно и благообразно.
Если бы у вас была волшебная ручка, чтобы вы переписали в нашей истории?
Свою личную историю… Хотя, вот сейчас я понимаю, что ничего бы не исправлял. Есть, как есть. Я искренне горжусь тем, что я есть на самом деле сейчас, потому что у меня есть процесс духовного роста. Я не доволен тем, что я есть, но мне есть чем гордиться. Поэтому, я бы ничего не исправлял. Сейчас мне 37 лет, я себя уважаю уже. Я себя уважаю за некоторые поступки. И я реально понимаю, что если бы не было того опыта, я бы не был сейчас тем, кем являюсь. Конечно, за очень многие вещи я бы извинился. Я буду это делать в девятом шаге. Есть сейчас инструменты, очень хорошие, для реализации и это намного лучше, чем та ручка, которой можно переписать всю жизнь. У меня есть инструменты, для того чтобы создать себя в полноте.
Беседовала Анна Коваленко
Фотографировал Алексей Кравцов
