Юрист-международник Елена Тищенко стала широко известна украинцам в 2015 году, когда министр МВД Арсен Аваков назначил ее на пост главы управления по обеспечению возврата активов, которые выводились из нашей страны преступным путем.
Тищенко родилась в Николаеве. Поступила в КНУ им. Шевченко, где получила юридическое образование. После Оранжевой революции перешла на работу в Комитет Верховной Рады по вопросам борьбы с оргпреступностью и коррупцией. Она также получила степень магистра международного бизнес-права в Лондонской школе экономики и политических наук. Специализация: международные финансовые преступления. Имеет 18-летний опыт работы, из них более восьми лет за рубежом. Летом 2013 года Тищенко задержали в Москве, где ей предъявили обвинение в отмывании 3,3 млрд. долларов, которые, по версии следствия, были похищены экс-главой БТА банка Мухтаром Аблязовым. В 2014 году она вернулась в Украину. Опытнейший юрист, она возглавила Межведомственную рабочую группу по вопросам антикоррупционного законодательства. Но продержалась она на должности недолго и через несколько месяцев, после прихода команды Петра Порошенко, ушла.
После ее назначил на должность начальника управления в МВД Арсен Аваков, но в сентябре прошлого года она написала заявление об увольнении по собственному желанию. Редакция 368.media решила узнать всю подноготную истории, а также проконсультироваться с юристом относительно реформы правоохранительной системы.
Как вы относитесь к термину «презумпция правоты полицейского»? Не будут ли изменения в законодательстве еще одним шагом к полицейскому государству? Разве в действующем законе «О Нацполиции» у правоохранителей нет достаточных полномочий?
Очевидно, что идея отдельного введения презумпции правоты полицейского была придумана не юристами, а как удачный политический пиар ход. Юристы знают, что эта презумпция у нас и так существует. Она заключается в необходимости считать законным требование полицейского до тех пор, пока оно не признано незаконным в судебном порядке, и подчиниться ему. Например, остановить авто по требованию патрульного, дать возможность обыскать его, предъявить документы… Невыполнение таких требований (права на которые предусмотрены законодательством) влечет за собой административную и уголовную ответственность. Аналогичным образом действуют презумпция правомерности договора и так называемая презумпция невиновности.
Но при этом нужно понимать, что по сути нашего права и согласно нашим конституционным принципам, презумпция правоты полицейского не может носить абсолютных характер. Поскольку, как говорит ст. 19 Конституции, государственные органы могут действовать только в порядке и способом, прямо предусмотренными законом.
Иными словами, нашим гражданам разрешено все, что прямо не запрещено законом. А вот государственным органам можно только то, что прямо предусмотрено. И нарушить этот принцип, значит нарушить основные принципы нашего права. И в этом опасность “презумпции правоты полицейского” в том виде, в котором она понимается не юристами.
Насколько это актуально в условиях украинского общества?
Считаю ли я этот вопрос актуальным – и да, и нет. Нет — потому, что как я уже сказала, у нас эта презумпция есть и действует. Она регулируется нормами закона “О Нацполиции” и УПК. Да, потому что в новом законе не выписаны достаточно детально все права (и обязанности) полицейских и их действительно нужно привести в соответствие с реальными вызовами и требованиями общества. Достаточно хорошо в этом плане была выписана ст.11 предыдущего закона “О милиции”, которая предусматривала какие права есть у сотрудников правоохранительных органов.
Как вы в целом можете охарактеризовать закон «О Нацполиции»? В чем его минусы и плюсы?
Когда я впервые прочитала закон, у меня создалось впечатление, что его выписали только под дорожный патруль. В дальнейшем я в этом убедилась. Его авторы были далеки от следствия и оперативной работы. В результате закон предусмотрел создание ряда полиций: криминальной, патрульной и так далее, но не предусмотрел их права и обязанности. Были формально потеряны такие отдельные подразделения как УБЭП и УБОП. Новым законом не было предусмотрено создание Управления по международному сотрудничеству, которое в том числе возвращало бы активы, как это существует в большинстве стран, где МВД выполняет основную функцию внутреннего и международного следствия. Зато детально были выписаны форма, социальное обеспечение, отбор и права патруля.
Это привело в первую очередь к тому, что огромное министерство, которое расследовало большую часть преступлений в стране, было фактически “подвешено в воздух” и превращено в патрульную службу, ведь по Конституции у нас органы могут делать только то, что предусмотрено законом. Остановилась оперативная работа, потому что в переходных положениях закона было написано, что все оперативные дела, начатые милицией, прекращаются. А значит юридически материалы, которые не попали в уголовное дело, стало невозможно использовать. Оперативники и следователи в МВД каким-то образом пытались это обойти, передавая дела “на проверку” в прокуратуру, и возвращая их в работу после вступления в действие нового закона о Нацполиции, но это все манипуляции, которых можно было избежать. Да и юридическое значение доказательств, собранных в таких оперативных делах, сомнительно.
В большинстве городов, как например оперативные отделы заработали только через шесть – восемь месяцев после вступления нового закона в силу. В то же время оперативники – это “глаза, уши, ноги и руки” следователей. И на них держится основная часть расследований. Это не могло не отразиться на росте преступности в целом. Так что закон безусловно нужно дорабатывать.
Патрульная полиция себя оправдала или нет? Что можно улучшить в ее работе на ваш взгляд?
Как только в 2014-м году сменился режим, иностранные консультанты в один голос заговорили о необходимости срочно распустить ГАИ и создать другой орган. Как пример все приводили Грузию. Причина была в том, что сотрудники ГАИ – постоянно на виду. В глазах общества они олицетворяли собой преступный коррупционный режим. Поэтому это была своего рода технология – сменить одну картинку на другую. Тем не менее это была нужная технология и она принесла свои плоды. Люди действительно, особенно вначале, восприняли замену “гаишников” на патрульных очень хорошо. Этому способствовал и “эстетический подход” к набору новой полиции: новые, молодые лица, вежливое обращение к гражданам. Так что это был однозначно нужный шаг. Но новую форму нужно было также наполнить сутью. А для этого формировать новую патрульную полицию должны были профессионалы украинского права.
Я вообще не верю, что в Украине можно провести хотя бы одну реформу без участия украинских специалистов- практиков.
В данном же случае Эка Згуладзе и ее команда работали практически в вакууме. Причем по собственной инициативе. С учетом того, что Згуладзе в Грузии отвечала за дипломатические междунароные связи МВД, она (в чем собственно сама и признавалась) не могла предусмотреть все проблемы, которые могут возникнуть при создании новой патрульной службы.
Она была сформирована в спешном порядке, первые подразделения вышли на улицы через два месяца после тренинга американскими инструкторами. При том, что наше законодательство и законодательство США – принципиально разные. В том числе касательно применения оружия. Да и сложно представить, как тренировались полицейские с учетом языкового барьера с инструкторами. Новые полицейские часто не умели протоколировать происшествия, привозили правонарушителей прямо с доказательствами, не оформленными надлежащим образом в участки и так далее. Не были достаточно выписаны правила поведения при задержании либо остановке транспортных средств.
В отношении физической подготовки красивых девушек и юношей также возникло много вопросов. Для сравнения, в Англии, чтобы прийти на работу в полицию, нужно пройти тестирование, которое занимает в среднем пять недель. К нему обычно готовятся отдельно еще в течение двух-трех месяцев. Один из тестов – так называемый “тяни – толкай”. Во время него соискатель (или соискательница) должны показать, что они физически способны переместить правонарушителя в машину или в камеру. Проверяется психическая и психологическая адекватность кандидатов, их биография. Уже после отбора они должны прорабоать два года прежде чем им разрешено будет пользоваться оружием. Все это сопровождается постоянным треннингами и дополнительными проверками. В таких условиях больше доверия полицейскому с оружием, в частности, что он будет его использовать только в нужных случаях.
Поэтому сейчас нужно говорить о работе над ошибками. А для начала их нужно признать. В конце конов ошибается тот, кто ничего не делает.
Почему вы ушли из МВД? Разве министр Аваков не оказывал вам всю необходимую поддержку? Считаете ли вы, что он также вовлечен в коррупционные схемы?
Министр Аваков проявил “политическую волю”, создав управление по возврату преступных активов и назначив меня его руководителем. Он понимал, что я не иду в МВД, чтобы создавать видимость работы. Я поясняла, как и что нужно делать, поэтому если бы у него не было изначально желания получить результаты в этом направлении, или если бы он был вовлечен в коррупционные схемы тех, чьи активы нужно было возвращать, он не пошел бы на этот шаг. И вначале я получала от него достаточно поддержки.
Что он не предусмотрел, так это то сопротивление, которое возникло со всех сторон сразу после создания управления. Мы перешли дорогу практически всем. Были недовольны “реформаторы”, в том числе иностранные, которые уже составили для себя “дорожную карту” реформ и распределили гранты на создание новых органов, в том числе отдельного “Агентства по поиску и возврату активов”, формат которого с треском провалился в Англии. Так как работая вне правоохранительной системы, это орган вернул денег в 10 раз меньше, чем потратил на себя. Ему все приходилось решать через суды. А в Англии это дорого. Но у нас реформаторы пошли именно этим путем, добавив органу коррупционные функции “управления активами” и возможность привлекать к этому частных лиц. И это – и новая коррупционная кормушка, и потенциально многомиллионные гранты. Мы же создали управление без денег, без помпы и на базе уже существующего правоохранительного органа.
Естественно против были и те, чьи активы нам нужно было возвращать. Они влили достаточно средств в черный пиар и против меня, и против нашего Управления и тех, кто лоббировал его создание. В прессе началось муссирование темы моей заграничной недвижимости, которую я, кстати, вопреки тому, что писали, декларировала в Украине начиная с 2014-го года, и не иметь которую мне было бы странно, поскольку я десять лет прожила с семьей за границей. Там я получила английское юридическое образование и создала юрфирму, не имеющую при этом отношения к Украине. Была поднята тема моего преследования в России в деле казахстанского банкира, спонсировавшего оппозицию в России и в Казахстане, чьи интересы представляла моя фирма. Хотя в нормальной ситуации этот факт должен был бы, в условиях всем известного преследования юристов в России по делам их клиентов, истолкован в мою пользу. Тем более, что дело, которое было открыто против моего клиента и на короткий период против меня в России, вели следователи из “списка Магнитского”. Да и само преследование было достаточно коротким, ведь мы занимались исключительно судебными процессами. Но украинские журналисты, получившие “заказ”, оказались в некоторой степени “страшнее”, чем следователи из «списка Магнитского». Тем более, что специалистов по возврату активов, а именно на этих делах специализировалась в последнее время моя фирма, в Украине на госслужбе практически не было. Да и желающих рисковать тоже.
Но самое главное, “поперек дороги” плотно встала система. Первой нашу деятельность заблокировала ГПУ в лице замгенпрокурора Касько, который связан через свое предыдущее (и нынешнее) место работы с Курченко. Он заблокировал подписание международного поручения в Латвию по передаче дела Курченко, в материалах которого были сведения о перечислении денежных средств на европейские счета Арбузова, Януковича и других лиц. Именно по этому делу Латвией в результате украинской бездеятельности был конфискованы 50 миллионов долларов, арестованные на счетах компаний Арбузова. Остальные 30 миллионов Иванющенко, как я понимаю, были просто разморожены. После этого Касько, который до этого всем рассказывал, что по возврату активов “ничего сделать нельзя еще пяти лет, до вступления в силу приговоров”, прямо объявил следователям МВД, что если они будут допускать меня и мое Управление к материалам, он возбудит на них уголовное дело за разглашение тайны следствия. Касько никогда не отличался глубоким знанием права, и эта угроза была пустой, но следствие МВД и само не было заинтересовано в моем вмешательстве.
Поэтому следующим “бастионом” для нас стало само следственное управление МВД, которое заблокировало нам доступ к материалам дел. Доходило до смешного: мы приносили материалы о выводе банковских залогов акционерами обанкроченных банков под десятую долю их стоимости, а глава управления “не видел в этом состава преступления”, хотя эта норма была отменена новым УПК и теперь регистрировать производства в ЕРДР – это обязанность, а не право органов.
Вмешался и украинское отделение Интерпола, которое стало активно препятствовать нам пользоваться системой CARIN – системой сотрудничества полицейских органов, контактным центром которого Интерпол Украины временно являлся. Хотя эта система объединяла более 100 именно таких же управлений как мы. Большая часть из которых была создана именно при полициях и министерствах внутренних дел. За три года нахождения Украины в этой системе в качестве наблюдателя, мы были первые, кто начал отправлять запросы и получать информацию. По нашим запросам был также возбужден ряд дел в Германии по Курченко и другим лицам.
Таким образом, Аваков, «посеяв ветер, пожал бурю», к чему он был не готов. При этом перед ним были вызовы, связанные с террористическими угрозами, которые считались первоочередными. И в их решении он зависел от своего окружения. Большая часть которого осталась от времен Януковича. Хотя я до сих пор считаю многие из этих «угроз» оперативными разработками «с целью удержания министра под контролем». Но это уже мое личное мнение. В любом случае в министерстве были лица, заинтересованные в том, чтобы мы не работали, от которых зависели следствие и оперативная работа по большей части дел в производстве МВД. И, объективно, именно эта деятельность была для министерства основной, а не возврат активов. Я это тоже прекрасно понимала. Понимал министр. Поэтому в результате было принято решение о моем увольнении. Я подала заялвение о уходе.
Но я благодарна министру за предоставленную возможность и полученный опыт. То, что мы сделали – до этого не делал никто. Нам фактически удалось договориться в США о рассмотрении вопроса о внеочередном принятии Украины в систему STAR — по возврату преступных активов, что было конечно забыто после роспуска управления. И в какой-то мере мне теперь забавно наблюдать как новые лица в Генпрокуратуре пытаются идти той же дорогой, что и мы, в том числе по переговорам по конкретным делам в Латвии, даже не интересуясь нашим опытом, чтобы не повторять старых и не совершать новых ошибок.
В одном из интервью вы заявили, что статью о «даче взятки» нужно временно декриминализировать. Для чего это необходимо?
Дача взятки считается преступлением во всем мире, в том числе прямо предусмотрена как коррупционное преступление по (уголовной) Конвенции против коррупции ООН. Но я не считаю, что международный опыт является для нас абсолютным ориентиром. В конце концов, по коррупции мы уже давно “впреди планеты всей”. По размерам выведенных средств Украина занимает одно из первых мест в мире. Поэтому мы должны опираться на собственные реалии и можем в чем-то стать “первопроходцами” в борьбе с коррупцией, если захотим.
На сегодня проблема раскрытия взяточничества заключается в отсутствии доказательств взятки. Даже если у преступников находят деньги, трудно доказать, что они являются именно предметом взятки. Нааболее легкий способ доказывания в данном случае – получить признание одной из сторон. Очевидно, что легче всего получить такое признание от взяткодателя. Который часто вынужден дать взятку, и не делает это по доброй воле. Но у нас он отвечает вместе с получателем в равной степени. Более того, нередки случаи, когда взяткодатели попадали “за решетку”, в то время как получатели оставались на свободе. Естественно в таких условиях привлечение взяточников к ответственности является проблематичным.
Именно для того чтобы разорвать этот “порочный круг” нужно хотя бы временно декриминализировать дачу взятки. Тем более, что объективно, мы дошли до того уровня коррупции, когда она закреплена на законодательном уровне, коррупционные возможности прописаны для чиновников прямо в законах (неограниченное время таможенного оформления, другие бюрократические препоны). Поэтому граждане по сути являются в этой системе пострадавшей стороной, вынужденной подчиняться криминальным требованиям системы. Их нужно защищать, а не наказывать за естественное делание выжить и заработать на жизнь. Речь не идет конечно же о крупных корпорациях – монополистах, взятки которых не могут быть декриминализированы. Потому что их собственники фактически и стоят за созданием нашей коррупционной системы через спонсируемые ими партии.
Сейчас достаточно большое кол-во приговоров коррупционерам выносят по ч.1 ст.368 УК. Люди получают штраф и только. Насколько такие приговоры влияют на предотвращение новых преступлений?
Эти дела не касаются получения значительной выгоды. За счет них хорошо делается статистика. Вряд ли в наших условиях пока не начнут получать приговоры крупные взяточники, что-то изменится.
Беседовал Денис Корнышев